Гулливер
С. Д. Кржижановскому Подходит ночь. Смешав и перепутав Гул океана, книгу и бульвар, Является в сознанье лилипутов С неоспоримым правом Гулливер. Какому-нибудь малышу седому Несбыточный маршрут свой набросав, Расположившись в их бреду как дома, Еще он дышит солью парусов, И мчаньем вольных миль, и черной пеной, Фосфоресцирующей по ночам, И жаждой жить, растущей постепенно, Кончающейся, может быть, ничем. И те, что в эту ночь других рожали, На миг скрестивши кровь свою с чужой, И человечеством воображали Самих себя в ущельях этажей, Те, чьи умы, чье небо, чьи квартиры Вверх дном поставил сгинувший гигант,— Обожжены отчаяньем сатиры, Оскорблены присутствием легенд... Не верят: «Он ничто. Он снился детям. Он лжец и вор. Он, как ирландец, рыж». И некуда негодованья деть им... Вверху, внизу — шипенье постных рож. «Назад!» — несется гул по свету, вторя Очкастой и плешивой мелюзге... А ночь. Растет. В глазах. Обсерваторий. Сплошной туман. За пять шагов — ни зги. Ни дымных кухонь. Ни бездомных улиц. Двенадцать бьет. Четыре бьет. И шесть. И снова. Гулливер. Стоит. Сутулясь. Плечом. На тучу. Тяжко. Опершись. А вы где были на заре? А вы бы Нашли ту гавань, тот ночной вокзал, Тот мрачный срыв, куда бесследно выбыл Он из романа социальных зол? Вот щелкающим, тренькающим писком Запело утро в тысяче мембран: «Ваш исполин не значится по спискам. Он не существовал. Примите бром».